Перстень с печаткой - Страница 23

— Я бы хотел просмотреть его.

— У тебя возникли какие-нибудь сомнения?

— Дело не в этом. В списке фигурирует немало таких лиц, в отношении которых у меня есть только подозрения, но нет никаких доказательств того, что они коммунисты.

— Они, однако, все настроены против национал-социалистов? — спросил Шликкен и достал из портфеля список.

— Будь любезен, покажи.

Шликкен передал ему список. Шалго долго смотрел на него, но имена и адреса стали вдруг расплываться у него перед глазами. Ему только сейчас по существу стало ясно, какие последствия повлечет за собой немецкая оккупация.

— Изменить план мы не можем, — долетали до него откуда-то издалека слова Шликкена. — Механизм уже заработал.

Шалго кивнул. Он увидел в списке фамилию профессора Калди. Рядом стоял и его адрес: Сегед, площадь Сечени… Шалго не мог объяснить, что его словно подтолкнуло, когда он сказал:

— Я неверно записал адрес. — Голос его звучал равнодушно. — Сегодня я получил донесение, что Калди находится в Будапеште, а не в Сегеде. Я запишу сюда его будапештский адрес, если ты позволишь. — Он снимал наконечник с авторучки, а сам в этот момент думал о том, что немедленно изыщет способ предупредить Калди, чтобы тот скрылся… Шалго отдал майору бумагу.

— Что-то ты не очень воодушевлен, Оскар, — заметил Шликкен.

— Нет, почему же. Просто все это как-то неожиданно. И потом, ты знаешь, что я не принадлежу к экзальтированным личностям.

Майор убрал бумаги в папку. Достал из коробочки конфетку и принялся сосать ее. Снова подошел к окну и спросил, насколько удалось Шалго продвинуться в расследовании дела об убийстве Хельмеци.

Шалго солгал:

— Тут привалило мишкольцевское дело. Верешкеи со своими профанами снова поторопился и опять дал маху. А от дела Хельмеци я отошел; точнее, еще не приступал к нему.

— Ну, а узнал ты, кто скрывается под кличкой «Белочка»?

— Пока еще не узнал, но вчера вечером дал указание своему агенту, чтобы он выяснил кое-что. Если мне удастся поймать Белочку, то мы, надеюсь, сумеем схватить многих членов будапештской организации и, пожалуй, даже выйти на их военную линию.

Расстроенный возвращался Шалго на службу. Он чувствовал, что попал в западню. Ему хотелось помочь Калди, так как он считал несправедливым арест старика; в то же самое время он хотел ликвидировать будапештскую организацию коммунистов. Это противоречие Шалго пытался сам себе объяснить тем, что-де его решение логично, ибо против Калди нет ни улик, ни доказательств; что же касается неизвестной Белочки, то против нее и улик и доказательств больше чем достаточно. Однако одно обстоятельство не находило объяснения; если все это верно, то почему он солгал Шликкену, когда тот спросил о деле Хельмеци?.. У него разболелась голова, и он принял болеутоляющее лекарство; потом прилег на несколько минут, а затем позвонил и приказал привести из камеры Бушу. Вид у Буши был еще более жалкий, чем вчера ночью.

Шалго покачал головой и подумал о том, что хотя он осуждает пытки, тем не менее и он ответствен за эти ужасы.

— Буша, — проговорил Шалго, осененный неожиданной идеей, — вы поверите мне, если я скажу вам, что я всегда осуждал допросы с применением насилия?

Буша застонал от боли, коснувшись пола открытой раной на ступне. В его глубоко посаженных глазах блеснули слезы.

— Какое это имеет значение, поверю я или нет? — спросил он.

— Вы правы, — согласился Шалго. — И все же меня интересует ваше мнение.

По лицу Буши скользнула болезненная улыбка.

— Возможно, что вы, господин старший инспектор, и осуждаете это, и все же нас пытают.

Шалго молча курил сигарету. Как хорошо было бы поговорить с умным коммунистом, думал он. Но с теми, кто провалился, бессмысленно: они осторожны и недоверчивы. А когда они на свободе, тоже нельзя — уже потому, что они свободны. Странные люди. Характерной чертой для них является недоверие…

— Скажите, Буша, а кого называют Белочкой? — Он заметил, как тот вздрогнул, явно не ожидая этого вопроса.

— Я не знаю, кого вы имеете в виду, господин старший инспектор.

— Я разочаровался бы в вас, если бы вы ответили по-другому. — Шалго сам не замечал, какие сдвиги произошли в его мышлении, но он позабыл сейчас и Калди, и Шликкена, и свою противоречивую, зашедшую в тупик жизнь; он видел перед собой только Бушу, своего противника, который хочет взять верх над ним в их поединке умов. — Буша, — тихо произнес Шалго, — не правильнее ли было бы, если б вы сказали: «Сударь, я знаю Белочку, но не намерен выдать ее истинное имя»?

— Я не могу сказать ничего иного, господин старший инспектор.

— Что было в чемодане?

— Обувь. Клич написал мне, что у него в мастерской плохо идут дела, и попросил меня продать на толкучке обувь, а выручку предложил разделить пополам.

— Запомните, Буша, что ценность алиби зависит от незначительных нюансов. Ваш замысел сам по себе был неплох, только вот организационная сторона дела у вас подкачала.

Через несколько минут в камеру ввели низкорослого черноволосого Клича, а затем принесли и коричневый чемодан. Охранники удалились.

— Станьте к стене, Клич, — распорядился Шалго. — И попрошу вас — это же относится и к вам, Буша, — говорите только тогда, когда я вас спрошу, и пусть отвечает только тот, к кому я обращусь с вопросом. Вы поняли меня?

Оба утвердительно кивнули.

— Клич, это тот чемодан, который вы передали Буше?

— Так точно, он.

— Буша, что скажете?

— Я узнаю его.

— Правильно, — сказал старший инспектор. — Клич, будьте любезны, назовите мне, сколько пар обуви и какой вы упаковали в чемодан.