Перстень с печаткой - Страница 5

В полдень он пообедал, помыл посуду и побрел в библиотеку; за чтением он задремал. Часов в шесть вечера его разбудил звонок: мальчик-разносчик принес цветы. Щедро одарив паренька чаевыми, он, насвистывая какой-то мотивчик, взбежал на второй этаж и отворил дверь в комнату Марианны. Ничего не видя в темноте, он нащупал выключатель и зажег свет. Затем снял с низенького шкафчика керамическую вазу, наполнил ее в ванной водой и поставил вазу с цветами на тумбочку у тахты. Залюбовавшись букетом, он не заметил, как в комнату вошла Марианна. По всей вероятности, она только что возвратилась домой, ибо еще не успела раздеться и волосы ее были влажны от снега. Смущенно и немного стыдясь своего поведения, Кальман глядел на девушку. А та с раскрасневшимся лицом смотрела то на розы, то на молодого человека. Смелости у Кальмана сразу как не бывало.

— Извините… я не знал… что вы уже пришли…

Марианна не отрывала взгляда от роз.

— Какие прекрасные! — сказала она тихо. — И все мои? — Кальман утвердительно кивнул. — Спасибо, — добавила она.

— Вам они нравятся?

— Я очень люблю розы, но поставлю их на стол — у них очень сильный аромат.

— Я сам! — Кальман схватил вазу, и их руки соприкоснулись. В замешательстве молодые люди подняли глаза. И вдруг Кальман выпрямился, привлек Марианну к себе и поцеловал ее долгим, страстным поцелуем. Марианна не сопротивлялась.

Позже, когда голова Марианны уже покоилась у него на груди, он нежно обнял ее. Марианна прижалась губами к груди Кальмана.

— Я боюсь за тебя, — прошептала она.

— Значит, любишь.

— Военный трибунал заочно приговорил к смерти за дезертирство Кальмана Борши и еще какого-то парня, по имени Домбаи.

Кальман вздрогнул.

— Откуда ты это знаешь?

— Дядя Игнац показывал мне копию приговора. Тебе и носу нельзя показывать на улицу. Здесь ты в безопасности. Все равно скоро все будет кончено.

— Только до того времени многие погибнут.

— Мы будем жить. У Невеля русские прорвали фронт, немцы бегут.

— Я даже не знаю, где Невель.

— Я тоже. Но наверняка ближе, чем Сталинград.

Они были безмерно счастливы, но для всех в доме это оставалось тайной. Марианна и Кальман соблюдали все, что предписывалось домашним распорядком.

Так прошла зима. А когда весна возвестила о своем пришествии, они уже знали, что жить друг без друга не могут. В один из первых дней марта Марианна сообщила Кальману, что вечером к ним придут в гости дядя Игнац и Аннабелла. Было бы неплохо, если бы он в это время находился в библиотеке, добавила она, с ним хочет побеседовать господин главный врач.

— Ты рассказала ему о наших отношениях? — спросил Кальман.

— Упаси бог.

— Аннабелла тоже не знает?

— Я должна была кому-то поведать о своем счастье…

— Это понятно. Но, надеюсь, ты взяла с нее слово, что она не выдаст нас дяде Игнацу?

День прошел в томительном ожидании. Сидя в библиотеке, Кальман читал «Американскую трагедию» Драйзера, но книга не могла завладеть его вниманием. Из столовой доносился шум, характерный для ужинающей компании: нежное позвякивание серебряных приборов, выстрел из бутылки шампанского, отрывки разговора.

Но вот в библиотеку вошел Шавош. Они обнялись. Доктор спросил Кальмана, как он себя чувствует, и, не дав ему ответить, воскликнул:

— Да ты выглядишь совсем молодцом! — Достав из кармана пиджака кожаный портсигар, Шавош закурил сигару.

— Ты помнишь Монти Пинктона? — спросил доктор. — Вы вместе учились на курсах в Англии.

— Такой светловолосый, широкоплечий парень с девичьим лицом…

— Что ты знаешь о нем?

— Надо подумать, — ответил Кальман и, закрыв глаза, стал потирать лоб указательным пальцем. Он представил себе по-славянски добродушное лицо Пинктона. — Кажется, он поляк, — начал неуверенным голосом Кальман… — Однажды он как будто упомянул, что приехал в Оксфорд из Варшавы. Отец его врач. Фамилия Пинктон — вымышленная. Подлинной фамилии его я не знаю. Он принадлежал к числу наиболее старательных слушателей.

— Что он знает о тебе?

За окном неожиданно забарабанил дождь, порыв ветра где-то хлопнул дверью.

— Я ничего не рассказывал ему о себе. Однажды он спросил, не баварец ли я. Я не стал разубеждать его. А чтобы он и впредь считал меня баварцем, я иногда в разговоре пускал крепкое словцо по-немецки. Кстати, между собой мы говорили только по-английски.

Главный врач задумчиво курил. Он сидел ссутулившись, с толстой гаванской сигарой во рту и напоминал скорее стареющего директора театра, чем одного из резидентов «Интеллидженс сервис» в Венгрии.

— Сколько венгров, кроме тебя, учились на курсах?

— Понятия не имею. Мы ведь говорили друг с другом по-английски.

— Так вот. Монти Пинктон — венгр. — Это было сказано столь равнодушно, словно доктор сообщал, что на улице идет дождь. — Сейчас он сотрудник Телеграфного агентства. Зовут его Тибор Хельмеци, и есть подозрения, что он предатель.

— Не может быть, — сказал Кальман, — ведь Монти…

— Возможно, мы ошибаемся, — прервал его доктор, — но я думаю, что нет… В прошлом году Хельмеци три месяца провел в оккупированной Варшаве. После его возвращения были арестованы три руководителя движения Сопротивления. Все трое были слушателями курсов Пи-Ай-Ди.

— Может, это просто случайность…

— В декабре он как корреспондент своего агентства был в Белграде. Оттуда перебрался в Афины. Но не успел он еще прибыть в Грецию, как люди майора Генриха фон Шликкена схватили Мирко Станковича и всех членов его группы. «По совпадению» Мирко тоже учился на курсах Пи-Ай-Ди.